Зацените, кто не ленивый

[Катёнок]

- Матерь божья! – взревел главврач, увидев Алину Марковну на планерке. – Вы что ж делаете-то с собой? Я ж вам по-человечески и отгулы дал, и зарплату сохранил, а вы черт знает что творите! Мало того, что по стационару как призрак шастаете, так еще и... Впрочем, ладно, потом об этом...
Окончив планерку, главврач, круглый и ватный, взял Алину Марковну под руку и, отставляя руку в сторону, чтобы женщина шла свободно, повел ее в свой кабинет. Путь этот проделали они в молчании, главврач только тяжело и натужно дышал, словно с каждым выдохом надувал по воздушному шарику для детского праздника.
- Алина Марковна, - начал он, - дорогой вы мой доктор, разговор у нас будет серьезный, как бы вам не хотелось обратного.
Алина пожала плечами и главврач продолжил. Пока он булькал из глубин своего водянистого тела вступительное слово, Алина Марковна простраивала в уме содержательную часть его речи. Мысли копошились в ее голове безынициативно и вяло, сказывалось похмелье и бессонная ночь, сказывался стресс, в переживании которого Алина не признавалась даже самой себе. Желудок силился наслаждаться пустотой, но отчего-то не мог, кровь носилась по телу, как умалишенная по палате и билась в виски, как в обитые поролоном стены, и удивлялась, почему это поролон так гулок. Ноги каменели уже от минутного стояния, но сесть Алина Марковна не решалась. Она оперлась рукой о стол главврача и смотрела сквозь его бормочущую тушу на настенные часы. Секундная стрелка ползла, умирая.
- Вы вообще слушаете меня? – спросил главврач. – Вы в состоянии слушать?
- Да, в состоянии, - ответила Алина, испугавшись, как в школе, требования повторить то, что сказала только что учительница с указкой в руке.
- Может, вы все-таки сядете? – поинтересовался главврач, заметив крен собеседницы.
Алина Марковна села, и он начал по пунктам. Расшатанное сознание Алины все-таки весьма точно определило эти пункты и даже антиципировало порядок их предъявления.
Первым шел пункт «Какого черта вы отпустили Петрову в сортир?», вторым - «Какого черта вы не выдернули эту дуру из петли?», затем «Кто, черт подери, вызвал ментов?», далее «На каких, черт возьми, основаниях вы выперли из стационара практикантку?» и наконец «Какого черта вы пили в ординаторской спирт в час ночи, когда я дал вам отгул?». На все эти чертыхания Алине Марковне нечего было ответить, и тридцатипятилетняя женщина сидела, как пристыженная пятилетняя девчонка. Задавая себе все эти вопросы после, она могла ответить только на один – про практикантку, но на момент беседы с главврачом она не нашлась даже в этом простом предмете.

Написав заявление на отпуск, Алина Марковна собрала некоторые вещи в ординаторской и пошла подписывать заявление к главврачу, указавшему ей верное направление действий, если она желала сохранить свое место в стационаре в качестве ведущего психотерапевта. Когда она вошла в его кабинет через приоткрытую дверь, он расточал булькающие улыбки незнакомому человеку, жал ему то одну, то другую руку и уверял в том, что специфика психоневрологического диспансера и еще какие-то факторы неотвратимо влияют не только на личность его пациентов, но и на личность врачей, и что всем требуется какая-то едва ли объяснимая сила, чтобы этому влиянию противостоять, а также, что самоубийства в таких учреждениях не редкость, и вероятно кто-то по не знанию, скорее всего практикантка, к слову ушедшая после случившегося из психиатрии, позвонила в милицию, попусту потревожив служителей закона.
- Но кто все-таки был там после того, как я опечатал дверь? – услышала Алина Марковна вопрос незнакомца.
- Да кто-то из психов, скорее всего, - улыбнулся главврач, - неуравновешенные ведь, неадекватные. Им, может, ваша ленточка навроде тряпки для быка – раздражитель.
Незнакомец пожал плечами.
- Ладно, - сказал он, - я все понял. Будем считать, как у пожарных, ложный вызов. Тем более, что у девицы и родни-то нет... - сказал незнакомец, машинально приставил пальцы ко лбу, отсалютовал и вышел, словно не заметив Алины Марковны возле двери.
Главврач подписал заявление, и Алина Марковна вышла из душной лечебницы на морозный воздух.

[Катёнок]

- Боюсь, вам лучше не садиться в таком состоянии за руль, - проговорил низкий голос откуда-то из-за машины, которую Алина Марковна уже завела и с лобового стекла которой смахивала острые крупинки первого снега.
Позади нее стоял незнакомец из кабинета главврача и стучал по ладони, затянутой в кожаную перчатку, свернутой в трубочку папкой-файлом с бумагами.
- Очень приятно, Алина Марковна, - сказала она и закрыла автомобильную дверь, разделявшую их.
- И все-таки я бы на вашем месте за руль не садился, - сказал незнакомец и, повернувшись спиной, пошел к своей машине.
Алина Марковна сжала кулаки, сама не поняла от злости или досады, и поймала себя на желании курить. Эту привычку она бросила лет семь назад, но на всякий случай хранила в одном из бардачков машины несколько сигарет. Раскопав это сокровище среди дисков, ручек, болтиков и прочей мелочевки, Алина Марковна попыталась высечь из пустой зажигалки огонь, но пальцы, словно опухшие, не слушались ее, и кремень не поддавался.
- КурИте, - послышался тот же низкий голос, и перед ней появилось скромное пламя черной зажигалки.
- Черт бы вас ментов побрал, - ругнулась Алина, закурив.
- Пожалуйста, Алина Марковна, - ответил незнакомец.
- Хоть бы представились что ли перед тем, как народ пугать, - заворчала Алина, кутаясь в пальто, она начала полнеть и несколько смущаясь этого, стала покупать свободные, бесформенные вещи.
- Валерий Петрович Пальцев, - отрапортовал он, - но можно просто Валера.
- Ну-ну, - шмыгнула Алина носом, - Валера. Холодно тут, Валера, - повысила она тон, - поеду я.
- Может все-таки подвезти? – поинтересовался Пальцев, - путь неблизок, бадун нелегок... Сами знаете... Штраф... Прав лишат не дай боже...
Алина Марковна поняла, что выбора у нее не оставалось и, заглушив мотор и забрав папку из машины, села в автомобиль Пальцева.
Тот аккуратно тронул машину с места, и они поехали навстречу первому не в пример противному снегу, как тогда казалось Алине в никуда.
Но дорога явно была привычна пассажирке и составляла ее ежедневный маршрут от дома к стационару и обратно, из чего Алина сделала вывод, что товарищ уже навел соответствующие справки и, вероятно, даже осведомлен о ее неудачах личного характера.
- Спасибо, что хоть не в отдел везете, - сказала она, выкуривая вторую сигарету.
- Не за что. Но несколько вопросов у меня к вам все-таки есть.
- Какие вопросы, начальник, - съехидничала она, - коли дела нет? Или шить будешь?
Пальцев эту реплику проигнорировал. Он вел машину сосредоточенно и чутко, раскладывая по абстрактным полочкам свои конкретные соображения по поводу ситуации, в которую невольно попал. Вчера в психоневрологическом диспансере покончила жизнь самоубийством молодая девушка, состоявшая, однако, на учете в этом заведении длительное время. При указанном акте смертеразрешения присутствовала врач-психотерапевт стационара, которая сейчас сидела в его машине и курила с похмелья горькие сигареты. От нее недавно ушел муж, и она не стала препятствовать смерти больной. Разумеется, указанные события между собой не связаны, тем более, что муж ушел уже после случившегося. Ход событий был понятен Пальцеву, но один вопрос не давал ему покоя: Почему? Почему врач-психиатр с большим стажем, с наградами, званиями, дипломами, опытом – медик, в конце концов, клятву Гиппократа давала! – и пальцем не пошевелила, чтобы девицу спасти? И этот вопрос стучал о стенки его воспаленного мыслительной деятельностью черепа с болью и звоном.
Машина остановилась возле подъезда, и Алине захотелось помедлить.
- Ну задавай свои вопросы, Валера, - сказала она, складывая папку на коленях.
- Может, все-таки не в машине? – поинтересовался он.
- Черт с тобой, пошли, - вздохнула она и вышла из машины.

[Катёнок]

На столе развалилась пепельница, и воздух стал вязким от табачного дыма, который с бешенством полоумного захватчика впитывался в ковры и шторы квартиры.
- Не уходи, Валера, - просила Алина Марковна, схватив Пальцева за ворот рубашки. – Снится она мне, понимаешь, боюсь я ее.
- Кто, Петрова?
- Она. Только в сон провалишься, и вот она – висит, глаза вывороченные, руки как плети и ноги серые, как тряпка половая. И все это как будто не ее, а мое, мое, понимаешь. Мои глаза, руки мои, ноги...
Алина заплакала, что-то бешено клокотало внутри нее и билось, как обезумевшая птица, попавшая в стеклянную клеть. И видишь волю, а все обман, поля за стеклом – обман, деревья, листья, воздух – все обман. Но веришь, и оттого бьешься, бьешься головой своей безмозглой, рефлексами живущей, об это человеческое изобретение, и ничего с собой поделать не можешь, пока не раскровишь головенку и хрупкие кости об эту стеклянную сталь не разобьешь. А там и конец твой. В стеклянном гробу.
- Ну что ты, Алин, брось, - утешал ее Пальцев, вытирал ее слезы, убирал с лица волосы и боялся. Боялся этой рвущейся из глубины ее существа силы, какую он в себе никогда не чувствовал. И тело ее, казалось, искажала и коверкала эта сила, выворачивала суставы, заламывала руки, дергала, как марионетку за ниточки, и хохотала оттуда же – из самого Алининого тела.
Он с трудом отвел ее в спальню, где усадил на кровать, а она все держала его за воротник цепкими, как когти у орла, пальцами и даже расцарапала ему шею. Что-то звериное, дикое и необузданное силилось вырваться из тюрьмы этого обычного женского тела, оказавшегося так скоро в его руках. Она плакала навзрыд, а он раздевал ее и покрывал поцелуями дрожащие плечи и надломленные истерикой руки. С неженской силой Алина прижимала его голову к своей разрывавшейся груди только для того, чтобы удержать ребра на месте, чтобы нечто с горящим фитилем не взорвалось внутри и не разбросало бы эти ребра как щепки от рубки дров в разные стороны. Силы мышц, стягивающих грудную клетку, не хватало, и им нужна была помощь, которую Алина искала в обезумевших объятиях Валеры. В этой адской пляске тел не было любви, не было нежности и желания, в ней не было даже страсти, в ней были только страх и смерть, слившиеся в агоническом экстазе последнего вздоха кого-то третьего, управлявшего до той поры жизнью Алины. Она лишалась всего, и лишала всего несчастного, попавшего под удар человека, как Петрова подставила ее под удар собственной смерти. И Алина дала абсолютную волю телу, так долго и так упорно порабощаемому сущностью, существование которой, строго говоря, находится под вопросом не в одной научной дисциплине о человеке, его появлении, жизни и умирании. Эти минуты она жила только плотью, ощущая пульсацию каждой клетки собственного организма в едином ритме взбесившейся жизненной энергии, носившейся по телу, огибая кору полушарий головного мозга. Она убивала мужчину, попавшего в ее обезумевшие руки, одним оргазмом за другим, и совершенно не разбирала собственных ощущений, они стали одним, единым и переполненным ощущением жизни, которую вот-вот отнимут, и с которой надо успеть наиграться, как ребенку с игрушкой, который все равно разрыдается, когда игрушку заберут, потому что наиграться с нею невозможно по определению. Афферентные и эфферентные связи пульсировали в собственной свободе воли и подчинялись псевдо-логике тела, расторможенной переживанием конечности жизни в ее непрерывности и навязчивой парадоксальности. И все этого могло бы показаться сознанию невыносимым, и было бы для него таковым, будь этот странный механизм в тот момент включен.

[Катёнок]

Валера вышел из ванной и заглянул в спальню, Алина спала, сбившись в комок под одеялом, в ее теле не осталось и следа того буйства, которое оно учинило некоторое время назад, но этот след пробежал мурашками по спине Пальцева, и он пошел на кухню курить.
На столе ему попалась папка, которую Алина забрала из машины, и которую держала на коленях, пока он вел свой автомобиль. В этой папке была история болезни Ирины Михайловны Петровой 23 лет от роду, покончившей жизнь самоубийством через повешенье на трубе в уборной психоневрологического диспансера. Ниже фамилии больной стояла дата.
Валера взял телефон и нашел в его режимах календарь. Годовщина даты минула совсем недавно, в день самоубийства. С того дня до недавнего прошло 8 лет.
Валера развернул историю.
Даты шли одна за другой и снабжались сухими описаниями, медицинские термины в которых не всегда были понятны ему. Кто-то методично выстраивал линию событий жизни Петровой, как Пальцев бы восстанавливал события, предшествующие преступлению. Картина никчемной человеческой жизни стала складываться перед ним.
Первая дата была датой с обложки.
**.**.1993 - с\п №1.  Петрова И.М. 15 лет, переведена из терапии в психоневрологию по мере стабилизации состояния после суицидальной попытки через порезы вен на руках – запястьях и локтях. Судя по повреждениям, она сперва порезала запястья, затем внутреннюю сторону локтей. В больницу привез отчим. С его слов известно, что суицидальная попытка предпринята после изнасилования неизвестным в машине отчима, где Петрова ждала, пока отчим выйдет из подъезда. В милицию обращаться отказалась, заявление отчим забрал. О матери сведений нет.
Данные диагностики и описание терапии Валера пропустил, его интересовали события.
**.**.1995 – с\п №2. 17 лет. Переведена из терапии в психоневрологию по мере стабилизации состояния после суицидальной попытки через повешенье. В больницу привез посторонний. Выпив и отойдя по нужде от пивного ларька, мужчина заметил, что девочка прыгнула с ветки дерева, но повисла, по его словам «протрезвел в секунду и спас бедняге жизнь». Поводом к попытке послужило оскорбление от молодого человека, после того, как тот узнал об изнасиловании своей подруги. Отчим стал выпивать, мать вернулась от родственников, где задержалась после похорон тетки. С персоналом клиники мать сотрудничать отказалась.
**.**.1997. 19 лет. Переведена из гинекологии. В гинекологию попала после изнасилования отчимом. Обнаружена беременность 4 недели, от аборта отказалась. Хочет рожать, мотивации мщения плоду не выявлено. Переведена на дневной стационар.
**.**.1998 – с\п №3. 19 лет. Переведена из родильного отделения. Преждевременные роды на 27 неделе беременности. Мертворожденный мальчик с физическими увечьями. Найдена санитаркой отделения на подоконнике окна уборной 4 этажа. Потеряла сознание в силу слабости от большой кровопотери, пытаясь взобраться на подоконник. Отчим попал под машину. Мать говорит, бросился под машину, в милиции комментировать отказываются.
**.**.1998. 20 лет. Переведена из гинекологии после операции по удалению внутренних половых органов малого таза в связи с подозрением на злокачественную опухоль. Переведена на дневной стационар.
**.**.2001. 22 года.  Переведена из онкологии. Глубокая депрессия. Умерла мать, квартира передана старшему брату, общежитие не предоставлено.

Валеру затошнило. Он не мог понять, почему ком из его видавшего виды нутра подступил все-таки к глотке и норовил разворотить тело целиком, и рационализирующий мозг подсказывал, что это лишь следствие злоупотребления алкоголем в этот жуткий физиологически отвратный, распростершийся огромным мертвым телом вечер. Он поборол свое тело и умылся холодной водой, предварительно спустив ее минут семь. Потом вернулся в комнату, где спала Алина, и стал одеваться. Она стала противна ему, и хотелось поскорее убраться из этого логова смерти и животной похоти, которые гуляли по нему пьяной парочкой и распевали утробные песни. Он бегом бежал по лестнице и долго искал кнопку, чтобы открыть дверь, охраняемую электрическим цербером домофона, и вырвавшись на улицу, глубоко вдохнул воздух надвигающейся зимы. Он несколько раз резко наклонился вперед, помахал руками в разные стороны, пару раз присел, стряхнул что-то видимое только ему с ног и сел в машину. Несколько минут прогрева двигателя показались ему часами, и он поспешил уехать из этого узкого грязного двора.

[Катёнок]

Алина Марковна проснулась от боли в иссушенном горле и ощупала свое нывшее тело. Встав с развороченной постели, она наскоро надела что-то, кажется, наизнанку, и пошла в кухню. Сквозь кумар, поселившийся там, она увидела на столе между бутылками, тарелками и стаканами папку с историей болезни.
- Вот черт, - выругалась она и открыла воду.
Даже после десятиминутного сливания вода казалась Алине еще более горькой, чем в позапрошлую ночь. Она села за стол и пролистала историю. Голова была абсолютно пуста, тело тоже казалось таковым.
Она не помнила, как изорвала простынь на длинные лоскуты, не помнила, как сплела их в косу, не помнила, как прилаживала этот лоскут трубе отопления. На беду дома у нее стоял компакт-бачок, недостатки которого стали очевидными для нее в ту последнюю ночь. Она помнила лишь, что перед тем, как залезть на свой начищенный холеный унитаз, она долго сквозь какую-то внутреннюю пелену смотрела на свое опухшее лицо в зеркало. Ее губы были кривыми, глаза опустошенными, и казалось, смотрели в разные стороны, волосы как-то быстро поредели и потеряли цвет, спутались, сбились в клоки и торчали щетиной. Ключицы выступили под кожей, хотя она знала, что толстеет, а мышцы ослабли и провисли на костях, как мокрые тяжелые пододеяльники на бельевой веревке в безветренный день. Собрав всю иссякающую силу в кулак, Алина Марковна Вострикова, психотерапевт и психиатр с одиннадцатилетним стажем, высшей врачебной категорией, званием почетного работника здравоохранения, кстати самого молодого почетного работника здравоохранения, и прочими наградами, размахнулась и разбила свое отражение в зеркале одним ударом. Затем влезла теплыми ногами на холодный фарфоровый обод унитаза, нашла точку равновесия, короновала себя висельной петлей, опустила ее до шеи, подтянула косу из лоскутов и заставила ноги соскользнуть с проклятого пьедестала, чтобы уж этот прыжок привел ее, наконец, в вечность.

- Ну надо же, в сортире, - пролепетал Виктор, оправившись от рвоты, вернувшись к жене.

[Ульзана]

заценил.. ужасно..
то есть, всё хорошо (почти всё - кроме маленьких стилистических и орфографических помарок) - и язык, и стиль и погружение в потёмки человечьей души, но...
гадина ты, на ночь глядя такое выкладывать!))))
ладно, я не сплю до 5-6 утра, а остальным как?)))

[Катёнок]

всё хорошо (почти всё - кроме маленьких стилистических и орфографических помарок)

укажите, плиз

[Ульзана]

а что молчим, друзья?))
или все в шоке сидим?)))
я определённую долю удовольствия получил - в основном литературную, от языка..
приятно, когда человек умеет писать по-русски..
ну и, как всегда, Катёнкин рассказ оставил додумывать))..
мне нравятся такие вещи - вроде картинка, с сюжетом, иллюстрация к ситуации.. но не раскрывающая всё до конца, не имеющая морали и выводов.. напрягает мозг, что в наше время особенно приятно..
умничка, девочка!)))
талант, несомненно есть.. я так думаю, со временем придёт и его сестра и ты сократишься до хокку!)))

[Катёнок]

Макс, ты захвалил  
Молчат, потому что по первым произведениям поняли, что здесь свален бред полоумного психолога, и больше не читают   И там кстати написано: не для слабонервных 
А мое мнение таково: литературное произведение, если оно претендует на смысл и ценность, а не чтиво для развлечения, должно выносить мозг, взрывать его, лезть читателю в душу, ворошить ее, выворачивать, чтоб читатель ее опосля сызнова собирал, перестраивал, переоценивал что-то, ну и т.п. В подробности вдаваться не буду, а то остапа понесет. Это благо еще не наливали  

Вспомнился мне тут диаложец:
- Катя, почему ты пишешь про гамно, про солнце разве сложно писать?
- В том-то и прикол, что про солнце может каждый, а про гамно...

А насчет хокку... А фиг вам! Моя любить длинный закрученный синтаксический фортель с подвывертом.

[Ульзана]

правильно пишется - "с приподвыподвертом".. ))))
ну... у тебя получается.. насчёт выноса мозга - особенно..
и не отпускает долго.. вот, третий день анализирую)).. в основном себя))
я вообще, туда стараюсь не лазить.. или лазить ненадолго.. но твой рассказик меня там задержал..
спасибо))

[olshana]

а что молчим, друзья?))
или все в шоке сидим?)))

Не от шока молчание.. Ковыряться в темных закоулках своей души заставило сие произведение... А это дело не прилюдное..

[Катёнок]

О говне и Боге. Или о Боге и говне.

Церковь стоит на пригорке. Ее обсыпали мелкие домишки, торчащие крышами из-под снега. Сквозь них скользит в сугробах дорога и несет машину. В машине сидит девушка, а с крыши ее фатой развевается снежная пыль.  И что-то девчушке со-овсем как-то нехорошо: лицо вон какое-то искаженное, кривое и от этого глупое, глаза набекрень, выпученные, и лицо красное. А чего ради-то ей хорошо бы было? Мучит девушку человечья природа. Да и человечья она постольку-поскольку. Потому что природа - по определению - природная, животная то бишь.
Короче, хочется девушке в туалет. Да не так хочется, что парню бы раз плюнуть было бы от потребности освободиться, а так, что и парню не по себе в незнакомом поселке станет.
Едет девушка, машина колесами в пригорок карабкается, а мысль девчушкина напряженно так работает, оттого, поди, и лицо раскраснелось.
Остановиться во двор кому постучать, да ведь не откроют. И собаки злые. Гавкают всё, скалятся. И места укромного промеж домов-то не сыщешь. Да и закон подлости никто не отменял. И морозец на улице. Не.
Дорога под колеса лентою стелется, а у девчушки внутри все кипит, хоть выпрыгивай да из кожи вон беги. И стыдно ведь, стыдно до жути. А чего стыдиться-то? Вот кушать – оно человеку не стыдно. А куда еда девается? Куда девается, то стыдно. Ну что за бред! А все этика с эстетикой вперемешку. Только когда невмоготу от голода али от другого чего об эстетике-то, поди, думать не станешь.
Одна надежда – церковь. Приют страждущих. Уж наверняка отказать не должны. Даже помолиться готова. Ну не страшно, что с крещения ни разу причаститься не приходила, и вообще вопросами веры не задавалась. Так, болтается на груди мамкин крестик побрякушкою дешевенькой. А ведь говорят, что Бог к человеку приходит в самую тяжкую минуту его жизни. Вот она – минута. И скажи, что не тяжкая!
Бежит девушка, каблучками по паперти щелкая, платок шейный на голову повязывает, чтоб по правилам все, по-честному, а войдя, каблуки над полом каменным подняв, к бабульке со свечками и иконками на продажу подходит и шепотом так говорит:
- Бабуль, а бабуль. А это... Туалет у вас тут в церкви есть?
- Чаво? – переспрашивает та.
- Ну это... Туалет есть тут у Бога? – переминаясь повторяет девица.
- Ну а тебе-то, милочка, зачем это знать? Молиться пришла, так молись.
- Так а зачем, бабуль, люди в туалет-то ходят? Это ж Бог их такими создал. Вот у него помощи и прошу, - выдавливает девушка, краснея не от стыда, не то от боли не вытерпеть беседы.
- Тьфу-ты дура экая! Ты что ль ср*ть сюда приехала? – вскряхтела бабка, поняв наконец проблему прихожанки. – Это ж храм! Дом Божий! А ты ср*ть!
А девице и стыдно, и обидно, и больно, и гаденько, и поделать с собой ничего не может, не на морозе же ей нужду-то справлять. Вот человек, разумное существо! Все горести-то его от того разума и происходят.
- Ну тоже ж помощь Господня, - протягивает девушка.
- А ну пошла отсюда, гнида продажная! – заревела бабка так, что поп, если он в церкви и был вообще, подумал, наверняка, об апокалипсисе, не о чем ином. – Нашла сортир! Тут люди вона, Богу молятся, а не богохульничают! Пошла, говорю, пошла! – и, как собаку приблудившуюся, ее рушником со своего столика-прилавка погнала, хлестая.
Девица из церковки выбежала, за угол ее белокаменный, в пушистый снег проваливаясь, забежала, да там все свои проблемы бренные и разрешила.
И так ей легко стало, так хорошо и светло, словно все гавно мира, поглотившее душу ее, с души-то свалилось, снегом этим холоднющим да до жара колким очистилось. Смылось.
- Госпади! – вздохнула она. И зачем нам церкви-то, когда Ты и так с нами всегда!
Фатой развевается снежная пыль, слетающая с крыши несущейся машины. Дорога скользит в сугробах. А на пригорке стоит церковь, обсыпанная домишками с торчащими из-под снега крышами.

[olshana]

Господи, сколько же говна в нас.. В прямом и в переносном...поневоле взмолишься 

[Ульзана]

О говне и Боге. Или о Боге и говне....

очень здорово))
повторила-подтвердил мою давнюю мысль об отношении к церкви, как к отхожему месту.. людики в основном ходят в храм облегчаться)) - выпятила и довела до абсурда эту идею.. супер!))

.. Одна надежда – церковь. Приют страждущих. Уж наверняка отказать не должны. Даже помолиться готова...

!! ни убавить, ни прибавить))
и зачем нам церкви-то, когда и так везде нас..ть можно!)))

[Катёнок]

повторила-подтвердил мою давнюю мысль об отношении к церкви, как к отхожему месту.. людики в основном ходят в храм облегчаться)) - выпятила и довела до абсурда эту идею.. супер!))

Макс, вот честно, я настолько не глобалила. Но если попала в точку - отлично. А то в основном знакомые сказали, что написала бред ))))

[Катёнок]

ну и стишков немного...

Мы сердцем жарко ощущаем жизнь,
Когда в потехе перестрелок
Нам голос изнутри кишок кричит 'держись!',
А в голове кружатся обороты стрелок.
Мы плотью страстно ощущаем жизнь,
Когда в живот уходит боли нитка,
И заворот мозгов никак не разрешить,
А время тусклое ползет тупой улиткой.
Мы только смертью ощущаем жизнь,
Мурашками скользнувшую в нутро со страху,
И повторив бессильное 'держись!',
Башкою бросимся на плаху!

[Катёнок]

Выбей розгами бешеной ревности
Шрамом на сердце моем 'не отдам!',
Чтобы с этого дня, словно с девственной древности,
Боль и страх нам с тобою делить пополам.
Выжги белым каленым металлом клеймо
На душе моей, в сети тугие попавшейся, -
Выжги слово одно - 'моё'.
И тогда пей тело мое до капли единой - до капли оставшейся!

[Катёнок]

Когда бешенство рук утихнет,
И неиствоство губ уснет,
Я пойму: коли жизнь притихла,
Значит, скоро она взревет.
Заревет в сердце буженным зверем,
Взвоет легкими, аки волк на луну,
В пальцах судорогой окаменеет,
Да и камнем замшелым потащит ко дну.
Ты б припала, дешенка дрянная,
К светлой истине, что не из вина,
Раз уж заперты двери рая,
Хоть бы адову пыль смыть с себя!

[Катёнок]

Если спросите вы, чем бы пах мой неведомый дом темным вечером,
Я б ответила: светом, лаской, теплом - и едой - ну конечно же!
Вот уж сальце шкварчит в чугуне - быстро плавится,
Золотая картошка в его соке пахучем в восторге играется.
А еще вот поджарим кровянку с лучком позолоченным,
Помидор, огурец, лук зеленый - в салат - ножем точенным.
Под такое не грех пропустить и рюмашечку,
А дитю - чтоб толстело - густую, свою, простоквашечку.

[Катёнок]

не сильно в рифму и без строк, писала в мейл с телефона

И не сложишь тяжелую жаркую голову на колени никому сильному, чтоб рукой по волосам в поту не побрезговал - эх, мужики повывелись!
Подавай им из мертвого силикона красавицу кудрями красную да духами смердящую, чтобы только у них стояла палица, - а на такую по...й - на настоящую!
Не цветы венчают нас, да не ангелы, и не песнь любви, а стон горести, еще боль да грязь - аки главное, что нам право даст в четырех руках жизнь одну нести, да к месту к бренному...

[Катёнок]

Тяжело пить горячий сладкий портвейн,
Винный спирт вдыхая больною глоткою,
А потом полночи дико потеть
От пробежек безумия - по нервам - щекоткою.
Тяжело входить в приоткрытую дверь -
Никогда не знаешь, что там за нею.
Лучше просто - замерзший амбарный замок,
Чтобы мысль была: авось отогрею.
Тяжело оставаться на ночь одной,
На другую, на третью - ну и так далее.
Тяжело оставаться на жизнь с тобой.
Но с другим не могу - с ним больная я.

[Катёнок]

Превратите, кто-нибудь, стихи мои в песни,
Потому что самой не дано мне звуком владеть,
Оберните слова в вуаль нот, чтобы тесно
Стало духу в груди, и пошел бы он петь,
Превратите слова мои в мелодии ласку
Или в бурю души, или в рокот страстей,
Как художник использует бойкую краску
Над полотнами вихрем безумных кистей...

[Катёнок]

Смотришь, бывает, пристально в глаза человеку,
А что там за ними - не разберешь.
Мелкий гаденький метафизический бес
Сплетает с извилин фантазии и тихо под веки
Подсовывает - через зрительный нерв.
И застит глаза паутина иллюзий,
В которой силен человек, аки дуб. Бесподобен.
И в которой пьянит его кровь, а хлеб - как из плоти - съедобен.
И в той метафизике, не зная, что грезит,
Съедает себя и умрет, протрезвев.

[Скиф]

Про психиатра неплохо. Зацепило. Правда, когда читал историю болезни Петровой в мозгу вертелась фраза "Серийный самоубийца"

[Катёнок]

"Серийный самоубийца"

почитай о суицидальном поведении научную литературку - там тебе будет ответ